Неточные совпадения
—
Пора,
пора, — сказал он. — Кузьма, закладывать линейку! — и
побежал вниз.
Чичиков, чинясь, проходил в дверь боком, чтоб дать и хозяину пройти с ним вместе; но это было напрасно: хозяин бы не прошел, да его уж и не было. Слышно было только, как раздавались его речи по двору: «Да что ж Фома Большой? Зачем он до сих
пор не здесь? Ротозей Емельян,
беги к повару-телепню, чтобы потрошил поскорей осетра. Молоки, икру, потроха и лещей в уху, а карасей — в соус. Да раки, раки! Ротозей Фома Меньшой, где же раки? раки, говорю, раки?!» И долго раздавалися всё — раки да раки.
Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено?
Часы
бегут: она забыла,
Что дома ждут ее давно,
Где собралися два соседа
И где об ней идет беседа.
«Как быть? Татьяна не дитя, —
Старушка молвила кряхтя. —
Ведь Оленька ее моложе.
Пристроить девушку, ей-ей,
Пора; а что мне делать с ней?
Всем наотрез одно и то же:
Нейду. И все грустит она
Да бродит по лесам одна».
Придет ли час моей свободы?
Пора,
пора! — взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный
бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
— Не браню, а говорю только: знай всему меру и
пору. Вот ты давеча
побежала с Николаем Андреевичем…
«Однако ж час, — сказал барон, —
пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру. На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже
бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все собрались: кто пошел по делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться в китайский лагерь.
Ущелье, по которому мы шли, было длинное и извилистое. Справа и слева к нему подходили другие такие же ущелья. Из них с шумом
бежала вода. Распадок [Местное название узкой долины.] становился шире и постепенно превращался в долину. Здесь на деревьях были старые затески, они привели нас на тропинку. Гольд шел впереди и все время внимательно смотрел под ноги.
Порой он нагибался к земле и разбирал листву руками.
Приказ седлать коней заставил стрелков заняться делом. После короткого совещания решено было дать зайцу свободу. Едва только спустили его на землю, как он тотчас же бросился
бежать. Свист и крики понеслись ему вдогонку. Шум и смех сопровождали его до тех
пор, пока он не скрылся из виду.
Целые армии пехоты разгонялись, как стада овец, несколькими сотнями всадников; до той
поры, когда явились на континент английские пехотинцы из гордых, самостоятельных мелких землевладельцев, у которых не было этой боязни, которые привыкли никому не уступать без боя; как только пришли во Францию эти люди, у которых не было предубеждения, что они должны
бежать перед конницею, — конница, даже далеко превосходившая их числом, была разбиваема ими при каждой встрече; знаешь, знаменитые поражения французских конных армий малочисленными английскими пехотинцами и при Кресси, и при Пуатье, и при Азенкуре.
Как только она позвала Верочку к папеньке и маменьке, тотчас же
побежала сказать жене хозяйкина повара, что «ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она не по — приятельски себя ведет, ничего им до сих
пор не сказала; младшая горничная не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей сказали — «я сама ничего не слышала», — перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она
побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли я ничего не слыхала, уж я все то должна знать, что Анна Петровна знает», и пошла сообщить барыне.
С той
поры я уж и знал, что если страшно от сильного пожара, то надобно
бежать туда и работать, и вовсе не будет страшно.
Много воды утекло с тех
пор, и мы встретили горный дух, остановивший наш
бег, и они, вместо мира мощей, натолкнулись на живые русские вопросы.
Всего мне было лет одиннадцать; так нет же, не одиннадцать: я помню как теперь, когда раз
побежал было на четвереньках и стал лаять по-собачьи, батько закричал на меня, покачав головою: «Эй, Фома, Фома! тебя женить
пора, а ты дуреешь, как молодой лошак!» Дед был еще тогда жив и на ноги — пусть ему легко икнется на том свете — довольно крепок.
С той
поры он возненавидел Балашова и все мечтал объехать его во что бы то ни стало. Шли сезоны, а он все приходил в хвосте или совсем последним. Каждый раз брал билет на себя в тотализаторе — и это иногда был единственный билет на его лошадь. Публика при выезде его на старт смеялась, а во время
бега, намекая на профессию хозяина, кричала...
Мы долго молчим. Таратайка ныряет в лес. Антось, не говоря ни слова, берет вожжи и садится на козлы. Тройка
бежит бодрее, стучат копыта,
порой колесо звонко ударяет о корень, и треск отдается по темной чаще.
В особенно погожие дни являются горожане и горожанки.
Порой приходит с сестрой и матерью она, кумир многих сердец, усиленно бьющихся под серыми шинелями. В том числе — увы! — и моего бедного современника… Ей взапуски подают кресло. Счастливейший выхватывает кресло из толпы соперников… Усиленный
бег, визг полозьев, морозный ветер с легким запахом духов, а впереди головка, уткнувшаяся в муфту от мороза и от страха… Огромный пруд кажется таким маленьким и тесным… Вот уже берег…
Несколько дней, которые у нас провел этот оригинальный больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто в доме ни на минуту не мог забыть о том, что в отцовском кабинете лежит Дешерт, огромный, страшный и «умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и
бежала сломя голову.
Порой, когда крики и стоны смолкали, становилось еще страшнее: из-за запертой двери доносился богатырский храп. Все ходили на цыпочках, мать высылала нас во двор…
Со двора в сад
бежали какие-то люди, они лезли через забор от Петровны, падали, урчали, но все-таки было тихо до
поры, пока дед, оглянувшись вокруг, не закричал в отчаянии...
Если проезжий едет тихо, то стрепет, наскучив долгим
бегом и не желая, вероятно, отдалиться от прежнего своего места, сворачивает в сторону, для чего надобно ему не без труда перелезть чрез глубокие колеи, отбегает несколько сажен и приляжет в траву до тех
пор, пока не проедет мимо телега или кибитка.
— Я, ей-богу, ничего не допускал. Я до сих
пор не понимаю, как всё это сделалось… я — я
побежал тогда за Аглаей Ивановной, а Настасья Филипповна упала в обморок; а потом меня всё не пускают до сих
пор к Аглае Ивановне.
— Ох, грешный я человек! — каялась она вслух в
порыве своего восторженного настроения. — Недостойная раба… Все равно, как собака, которая сорвалась с цепи: сама
бежит, а цепь за ней волочится, так и мое дело. Страшно, голубушка, и подумать-то, што там будет, на том свете.
Рано, рано утром безжалостный и, как всегда бывают люди в новой должности, слишком усердный Василий сдергивает одеяло и уверяет, что
пора ехать и все уже готово. Как ни жмешься, ни хитришь, ни сердишься, чтобы хоть еще на четверть часа продлить сладкий утренний сон, по решительному лицу Василья видишь, что он неумолим и готов еще двадцать раз сдернуть одеяло, вскакиваешь и
бежишь на двор умываться.
— Нет, даже легко!.. Легко даже! — воскликнул Вихров и, встав снова со стула, начал ходить по комнате. — Переносить долее то, что я переносил до сих
пор, я не могу!.. Одна глупость моего положения может каждого свести с ума!.. Я, как сумасшедший какой,
бегу сюда каждый день — и зачем? Чтобы видеть вашу счастливую семейную жизнь и мешать только ей.
Успокоенные ликвидаторы, потребовав на
бегу еще графин очищенной, вновь скрылись в каюту, и я за ними. Адвокат окончательно разыгрался и сыпал случаями из своей юридической практики. Он весь сиял: из каждой
поры его организма, словно от светящегося червячка, исходил загадочный свет.
— Это я их, должно быть, в те
поры простудил, как в первый холерный год рекрутов в губернию сдавать ездил, — рассказывал он. — Схватили их тогда наускори, сейчас же в кандалы нарядили — и айда в дорогу! Я было за сапожишками домой
побежал, а маменька ваша, царство небесное, увидела в окошко да и поманила: это, мол, что еще за щеголь выискался — и в валенках будешь хорош! Ан тут, как на грех, оттепель да слякоть пошла — ну, и схватил, должно полагать.
Бежали они в те
поры целыми селеньями, кто в Поморье, кто в Сибирский край.
«Куда я теперь пойду?» И взаправду, сколько времени прошло с тех
пор, как я от господ
бежал и бродяжу, а все я нигде места под собой не согрею…
— Нет; учить мне их некогда было, потому что я видел, что мне в это время
бежать пора, а велел им: молитесь, мол, как до сего молились, по-старому, но только Аллу называть не смейте, а вместо него Иисуса Христа поминайте. Они так и приняли сие исповедание.
Раз я страстно влюбился в очень полную даму, которая ездила при мне в манеже Фрейтага, вследствие чего каждый вторник и пятницу — дни, в которые она ездила, — я приходил в манеж смотреть на нее, но всякий раз так боялся, что она меня увидит, и потому так далеко всегда становился от нее и
бежал так скоро с того места, где она должна была пройти, так небрежно отворачивался, когда она взглядывала в мою сторону, что я даже не рассмотрел хорошенько ее лица и до сих
пор не знаю, была ли она точно хороша собой или нет.
Но вскоре тело обвыкало в холоде, и когда купальщики возвращались
бегом в баню, то их охватывало чувство невыразимой легкости, почти невесомости во всем их существе, было такое ощущение, точно каждый мускул, каждая
пора насквозь проникнута блаженной радостью, сладкой и бодрой.
Кроме тех трех негодяев (из коих один пойман и сознался, а двое по сю
пору в
бегах), несомненно участвовал в поджоге и Федька Каторжный.
Одним словом, всему городу вдруг ясно открылось, что это не Юлия Михайловна пренебрегала до сих
пор Варварой Петровной и не сделала ей визита, а сама Варвара Петровна, напротив, «держала в границах Юлию Михайловну, тогда как та пешком бы, может,
побежала к ней с визитом, если бы только была уверена, что Варвара Петровна ее не прогонит». Авторитет Варвары Петровны поднялся до чрезвычайности.
— Государь, — ответил князь, которого лицо было покрыто смертельною бледностью, — ворог мой испортил меня! Да к тому ж я с тех
пор, как оправился, ни разу брони не надевал. Раны мои открылись; видишь, как кровь из-под кольчуги
бежит! Дозволь, государь, бирюч кликнуть, охотника вызвать, чтобы заместо меня у поля стал!
— Борис, — сказал он Годунову, — тому скоро два года, я боярина Дружину за такой же ответ выдал тебе головою. Но, видно, мне
пора изменить мой обычай. Должно быть, уж не мы земским, а земские нам будут указывать! Должно быть, уж я и в домишке моем не хозяин! Придется мне, убогому, забрать свою рухлядишку и
бежать с людишками моими куда-нибудь подале! Прогонят они меня отсюда, калику перехожего, как от Москвы прогнали!
Примеру еще не было до сих
пор, чтоб
бежал кто-нибудь из особого отделения.
Хотя мне жилось горько, но я не понимал: как это можно
бежать ото всего? В жизни, окружавшей меня тою
порой, было много интересного, дорогого мне, и скоро Александр Васильев поблек в моей памяти.
И толпа
порой тысяч в двадцать отступает перед сотнею-другою палок, причем задние
бегут, закрывая, на всякий случай, головы руками…
Порой казалось что вот-вот сейчас все это кончится, и откроется даль, с шоссейной дорогой, которая
бежит по полям, с одним рядом телеграфных столбов, с одинокой почтовой тележкой и с морем спелых хлебов по сторонам, до самого горизонта.
Только дети, вечные, неустанные сосуды божьей радости над землею, были живы и
бежали, и играли, — но уже и на них налегла косность, и какое-то безликое и незримое чудище, угнездясь за их плечами, заглядывало
порою глазами, полными угроз, на их внезапно тупеющие лица.
Тонкие руки, вытянутые с силой внутреннего
порыва, которым хотят определить самый
бег, были прекрасны.
С дороги он
бежал опять и с тех
пор уже на Дону не являлся.
Она скрылась. Я еще долго глядел в темноту, прислушиваясь к частым, удаляющимся от меня шагам. Вдруг внезапный ужас предчувствия охватил меня. Мне неудержимо захотелось
побежать вслед за Олесей, догнать ее и просить, умолять, даже требовать, если нужно, чтобы она не шла в церковь. Но я сдержал свой неожиданный
порыв и даже — помню, — пускаясь в дорогу, проговорил вслух...
В семье Разнатовских, по крайней мере при мне, с тех
пор не упоминали имени Саши, а ссыльный Николай Михайлович Васильев, мой репетитор, говорил, что Саша
бежал за границу и переменил имя.
Машинально Егорушка подставил рот под струйку, бежавшую из трубочки; во рту его стало холодно, и запахло болиголовом; пил он сначала с охотой, потом через силу и до тех
пор, пока острый холод изо рта не
побежал по всему телу и пока вода не полилась по сорочке.
Телегин. Позволь, Ваня. Жена моя
бежала от меня на другой день после свадьбы с любимым человеком по причине моей непривлекательной наружности. После того я своего долга не нарушал. Я до сих
пор ее люблю и верен ей, помогаю чем могу и отдал свое имущество на воспитание деточек, которых она прижила с любимым человеком. Счастья я лишился, но у меня осталась гордость. А она? Молодость уже прошла, красота под влиянием законов природы поблекла, любимый человек скончался… Что же у нее осталось?
Кочкарев. Ничего не нужно, отправляйтесь только домой. Я вам сегодня же дам знать. (Выпровожает его.)Да, черта с два, как бы не так! Что ж это? Что ж это Подколесин не идет? Это, однако ж, странно. Неужели он до сих
пор поправляет свою стремешку? Уж не
побежать ли за ним?
«Ты волен, — дева говорит, —
Беги!» Но взгляд ее безумный
Любви
порыв изобразил.
Унылый пленник с этих
порОдин окрест аула бродит.
Заря на знойный небосклон
За днями новы дни возводит;
За ночью ночь вослед уходит;
Вотще свободы жаждет он.
Мелькнет ли серна меж кустами,
Проскачет ли во мгле сайгак, —
Он, вспыхнув, загремит цепями,
Он ждет, не крадется ль казак,
Ночной аулов разоритель,
Рабов отважный избавитель.
Зовет… но все кругом молчит;
Лишь волны плещутся бушуя,
И человека зверь почуя
В пустыню темную
бежит.
Но вот наконец все уложено; я вздыхаю свободнее, зажмуриваясь
бегу к постели и ложусь спать, с сладкою надеждой, что завтра, в эту
пору, Петербург, с его шумом и наваждениями, останется далеко позади меня…
Поверхность ее была темна, не видно было даже «цвету», только кой-где мерцали, растягивались и тотчас исчезали на бегущих струях дрожащие отражения звезд, да
порой игривая волна вскакивала на берег и
бежала к нам, сверкая в темноте пеной, точно животное, которое резвится, пробегая мимо человека…